(с) Ольга Грино

     Уже как с неделю я просыпал до вечера и вставал с закатом, когда во дворе уже во всю кипела и бурлила активная сельская жизнь. Я поселился в молодой семье двух братьев. Они жили вместе с женами и детьми под одной крышей в разных частях дома. С ними же жил единственный представитель старшего поколения – старик отец – тот самый молчаливый дед со скамьи. Они сожительствовали очень мирно, по крайней мере, за неделю совместного с ними проживания я ни разу не заметил, ни единой ссоры или намека, даже между их детьми. Они жили единой семьей и никогда, казалось, не вдумывались, к каким именно родителям принадлежат. Они вообще, казалось, жили своей собственной жизнью. Родители за ними не вели никакого особенного слежения и бдения, и они постоянно находились под собственным присмотром. Их не звали к ужину, не переодевали на ночь, да они вообще не понятно, когда ложились спать, и ложились ли вообще, потому что когда я засыпал, их шум и гам еще раздавался на улице вместе с другой ребятней, а когда просыпался, в доме уже никого не было. Что касается родителей, то они казались неуклюжими влюбленными парочками, только что повстречавшими друг друга. Они проводили вечера напролет в саду вместе с остальными жителями деревни в цветочном саду либо прогуливаясь за руки вдоль главной улицы. Надо отметить, что основную часть деревни составляло молодое население. Пожилых и зрелых людей, помимо этого старика я так и не повстречал, прогуливаясь поначалу вечерами по окрестностям. Впрочем, в первые же дни моего пребывания  один из старших детей раздобыл для меня бумагу и карандаши, поэтому, едва я просыпался, непременно шел на улицу и всецело отдавался искусству, пока хватало света и упорства. Поэтому прогулки все меньше и меньшим увлекали меня, я становился с каждым днем менее подвижным и более усидчивым. Так что вскоре мне уже не казалось, я точно знал, что отыскал свой идеал, что нашел свой смысл и предназначение. Меня ничего не удивляло, только вдохновляло. Ничего не беспокоило, напротив, умиротворяло. Я был счастлив. За те несколько дней я сотворил самые прекрасные из своих произведений, которые так и не предстанут никогда на суд миру. Зато я сам мог созерцать их воочию и быть автором подлинных шедевров, поскольку что-что, а в этом я разбирался превосходно.   
В тот самый последний день беззаботной жизни художника, когда я опять проспал день и проснулся к вечеру, чтобы творить и еще раз творить, ничего не предвещало перемен. Дети все также, если не больше, были веселы,  их молодые родители все также, если не безумнее, влюблены друг в друга. И если бы я не думал, что нахожусь на земле, несомненно, решил бы, что попал в рай. Итак, я шел под бугор, под грушу – то самое место, которое с некоторых пор сделало меня великим мастером карандаша и виртуозом угля. Я уселся на пень и, как обычно, принялся за работу. Сегодня  я рисовал закат, точнее совершенствовал технику, потому что закат был единственной моей темой на протяжении всего этого времени. Я не мог до этого дня найти объяснение почему, я просто не пытался, в этом не было необходимости. Я рисовал, то, чего от меня требовала душа, а душа требовала того, что созерцала.
Однако, как только я прикоснулся черным грифелем карандаша к бледному листу бумаги, на нем вдруг магическим образом начали прорисовываться буквы, которые тут же сложились в слова, а последние – во фразы: «Почему не светит солнце? Почему дети не ложатся спать? Почему родители не работают? Почему еда не удаляет голод, а вода – жажду? Почему все так же, как и вчера? Почему никогда не светит солнце?..»
Ряд вопросов пробежал по листу бумаги и испарился, оставив следы накипи в моей голове. Я долго не мог понять, что это – последствия пересыпа или просто галлюцинации. Однако, как я не старался вернуться к работе в этот день, точнее взяться за нее, ничего не выходило. Теперь не на бумаге, а внутри меня выскакивали треклятые вопросы, каждый раз, когда я устремлял свои величественные взоры в сторону горизонта и пытался изобразить его в карандаше. Я в бешенстве порвал наброски и вернулся к детворе. Они подхватили меня за руки, и я понесся с ними по улицам, сломя голову, играть в Сорви-голову. Именно в эту игру мы в детстве играли с друзьями во дворе, поэтому мне не составило никакого труда вспомнить правила и тут же последовать им. Пробегая мимо незнакомого пустыря, я обратил внимание на брошенный велосипед, который внезапно сдвинулся с места и покатился под гору вниз. Я, что есть силы, ринулся за ним. И пока бежал, меня не переставали преследовать дети, выкрикивая вдогонку: «Вернись, вернись!» Не помню, сколь долго я бежал, но, когда, наконец, остановился с добычей в руках, то обнаружил, что стою у знакомого озера, а вдалеке на пирсе виднеется ее силуэт.
Я подкатил к ней велосипед и стеснительно поздоровался. Она приветливо кивнула. Я начал нести всякую чепуху, какая приплывала в голову, но, поняв, что так ничего и не поймаю путного, умолк, как рыба. Она тихо рассмеялась и расплылась в улыбке. Тогда я и сам не знаю с чего, но предложил ей прокатиться к кукурузному полю. Она молча запрыгнула на раму, и мы покатились вперед, оставляя позади безмятежное озеро. Едва мы откатились на каких-то там несколько метров, как позади послышался резкий всплеск воды, как будто что-то тяжелое плюхнулось в воду и камнем опустилось вниз.
«Ты слышала? Что это?»- спросил я взволнованно.
Она рассмеялась: «Трусишка».
«Никакой я не трусишка, -начал я по-мальчишески задираться. Вот сейчас вернемся и все разузнаем».
«Не надо,-  вдруг испугалась девушка, - Едем вперед, не останавливайся»!
«Нет уж теперь поздно, - заговорила во мне задетая гордость, - поворачиваем и возвращаемся,- тем более, что уже поздно и пора домой».
«Нет, стой, погоди, - заволновалась девушка, - тебе нельзя туда возвращаться, слышишь? Остановись, мне стольких усилий стоило выманить тебя оттуда! Мы должны двигаться вперед! Стой! Остановись! Пожалуйста! Выслушай меня!»- она уже не взволновано уговаривала, но кричала, поэтому, сколь не велико было мое любопытство и тяготение назад, я вынужден был уступить перед ее мольбами. Мы остановились на середине пути. Она уговорила меня продвигаться вперед, а по дороге все объяснить, потому что, якобы, нам нельзя было терять ни минуты, так как они могут догнать нас. Кто такие они? Куда вперед? Она отказывалась отвечать на месте. Я отказывался двигаться с этого самого места. В результате мы остановились на третьем варианте и спрятались в близлежайшей камышиной роще. Она показала пальцем молчать, и я послушно затаился. Через какое-то мгновение на тропе и вправду оказались люди, точнее, вглядевшись, я распознал в них группу детей, включая тех, с которыми я сожительствовал все это время. Они о чем-то перешептывались и выглядели совсем иначе, чем обыкновенно – обеспокоенно и рассержено. Я хотел что-то произнести, но в эту же секунду я почувствовал, как девушка сдавила мне рот ладошкой, и умоляюще покачала головой. Я кивнул. Компания детей еще с минуту постояла, прислушиваясь к звукам, потом заговорщицки кивнула друг другу и бросилась в рассыпную.
Она заставила меня просидеть в камышах всю ночь, не смыкая глаз. Я подумал, что это какая-то незнакомая мне игра или просто прятки и согласился. Наконец, я не выдержал:
-И долго мы еще будем здесь сидеть? Сидим уже целую вечность…
-Не вечность, а всего лишь ночь. Уже утро, думаю можно потихоньку двигаться вперед.
-Если сейчас утро, почему не светает.
-Потому что здесь никогда не светает.
-Это как?
-Идем, по дороге поясню.
-Почему нам не вернуться в деревню и не отдохнуть? Я жутко хочу спать!
-Нельзя спать! Ни в коем случае тебе нельзя закрывать глаза! И мы не можем вернуться, потому что тогда мы уже никогда не сможем вернуться назад.
-А зачем нам вообще куда-то бежать? И почему мы не пойдем в деревню? Пожалуста…Может завтра доиграем?
-Послушай, это не игра! - разозлилась она вконец, и схватила меня за шиворот. Только теперь, когда она так рассердилась, я заметил, что мы с ней одного роста.
-Странно, я думал, что ты меньше, а мы с тобой почти одинаковые.
-Ты глупый, глупый мальчишка! Разозлилась она на меня и притащила назад к озеру, тыча пальцем на водяную гладь.
- Смотри.
Я посмотрел и ничего не увидел.
-Смотри на свое отражение, болван!
-Но там его нет! - изумленно парировал я. Вместо меня на меня недоумевающе пялилось мальчишеское лицо, такого самого пацана, что подвозил меня на велике к озеру в первый раз еще в той деревне, того самого пацана.
-Не может быть! Как это возможно! – воскликнул я, ощупывая себя с ног до головы и понимая, что мне от силы лет пятнадцать и я это уже не я, - Как я очутился в чужом теле?- задал я сам себе не самый благозвучный вопрос в своей жизни.
-А с чего ты решил, что это чужое тело? Разве ты никогда не был ребенком? Никогда не бегал с ребятами по улицам, не играл в игры? Разве ты никогда, в конце концов, не мечтал стать великим художником? И разве ты не помнишь меня?
Это была чистая горькая правда, но я ничего не помнил, я все позабыл, почти все. Только теперь ко мне начали возвращаться осколки прошлого и склеиваться в разбитую вазу чаяний и надежд.
-Нет-нет. Я помню тебя. И ребят с нашего двора. Но ведь это были совсем не они, да и в деревне я никогда не жил.
-Все так-так. Ты прав. Но ведь меня-то ты помнишь?
-Помню.
-Помнишь, что случилось со мной, когда мы поехали купаться на озеро?
-На озеро?
-Ну, вспомни. Мы поехали вдвоем, а потом за тобой приехали разгневанные родители. Ты сбежал от них. Они отыскали тебя и вернули обратно. А я осталась одна. Тебе ведь должны были рассказать?
-Нет, мне никто ничего не рассказывал. Когда ты исчезла, родители сказали, что тебя увезли в другой город к тетке и навсегда запретили мне искать тебя. Я так и не понял, почему. Ну, ты ведь знаешь мою маму. Я всегда делал то, что она говорила.
-Да, знаю. Ты был слабохарактерным. Ну, да ладно, пойдем отсюда. Здесь не безопасно.
-Погоди, так что с тобой случилось тогда?- крикнул я ей вдогонку.
-Я утонула,- едва слышно проговорила девушка.
Я сначала не понял всю абсурдность подобного заявления, и, нагнав ее, потребовал разъяснений:
-То есть, ты хочешь сказать, что ты утонула, а потом тебя кто-то спас.
-Нет, я хочу сказать, что я просто утонула, а через неделю меня нашли мертвой на дне озера.
-Но ты ведь выжила?
-Прости, но я умерла.
-Но ты ведь говоришь со мной сейчас?
-А разве мертвым запрещено общаться с живыми?
-Не знаю.
-Я тоже. Но поскольку мы с тобой разговариваем, значит можно.
-Наверно.
-Как все это объяснить? – изумленно спросил я ее, указывая на себя – сороколетнего подростка не более 15 лет от роду.
-Вам живым всегда нужны логические объяснения? Никогда ничего не принимать на веру, пока не проверено разумом, так?
-Ну, да так принято. Ты забыла?
-К счастью да. Жить легче, когда ты уже не думаешь о жизни и тебя не страшит смерть, потому  что тогда нет и сомнений.
-Тогда нет и многого другого.
-Чего? Того самого, от чего ты сбежал 3 месяца назад?
-Ну, я не самый лучший пример.
-Тогда и не продолжай.
Мы прошли так с полмили, когда я вспомнил об оставленном велосипеде.
-Не волнуйся. Ты сможешь найти его, где угодно. Тебе только нужно захотеть, - успокоительно произнесла моя нимфа.
-Как это?
-Ну, пожелай найти велосипед и он найдется.
-Бред какой-то. Мы ведь не в сказке.
-А почему нет? Просто надо поверить и все. Оставь логику для реальности.
-Ладно, хочу велосипед.
Велосипед, естественно, не появился. Что моя попутчица связала с тем, что плохо верю в собственные возможности.
-А куда мы, собственно говоря, идем?
-Сама не знаю. Тебе виднее.
-Здрасти! Ты меня потащила, Бог знает куда с криками, убегай, пока не поздно, и до сих пор ничего не объяснила!
-Я не знаю, с чего начать. Это не так просто! Ты ведь живой. Ты даже не веришь, что тебе 15 лет, и ты разговариваешь со мной.
-Кто ж этому поверит! Ладно, все равно рассказывай, а там разберемся.
-Понимаешь, я вообще, здесь случайно оказалась, по твоей же, кстати говоря, просьбе. Ты со мной подсознательно зачем-то все время разговаривал и вот сейчас иногда говорил, только думал, что я тебя не слышу, а я все слышу.
-Ну и?..
-Погоди, ты все равно не поверишь, я ведь по твоему лицу вижу, что не поверишь!
-Нет, рассказывай или хотя бы объясни, куда мы идем?!
-Тогда я начну с конца, коли ты теперь увидел свое отражение. Вспомни, когда ты меня в последний раз видел до появления в здешних краях?
-Ну, тогда и видел, на озере.
-Нет, а позже?
-А позже не видел. Как же я тебя мог увидеть, если ты говоришь, что умерла?
-Разве ты не оживлял меня во сне? Разве не приходил ко мне сам? Разве не заставлял меня постоянно присутствовать с тобой мысленно? И на трудных экзаменах и на домашних разборках и даже на твоей неудачной свадьбе? Разве ты не знал, что я умерла? Разве ты не просил меня вернуться?
-Может я, конечно, и вызывал ее, то есть тебя, как ты это рассказываешь, но про тот случай я ничего не знал. Точнее, какие-то слухи доходили, я припоминаю, но родители все отрицали, и  я верил. Но разве я виноват?
-Я и не виню тебя. Просто пытаюсь тебе напомнить. Дело в том, что ты последний раз меня видел в своих снах и это именно там, где мы сейчас находимся.
-Погоди, если я сплю, то в любой момент могу проснуться? Не так ли?
-К сожалению, нет. Ты забрался слишком глубоко, туда, куда не удавалось забраться простому живому человеку. Ты попал в летаргический сон, а из него не так просто вырваться.
-Бред какой-то. Вот, смотри, я щипаю свою кожу и чувствую боль. Я срываю эту траву и отчетливо слышу ее запах, осязаю цвет. Я глотаю воздух. Вот я прыгаю и иду.
-А еще тебе снова 15, и ты общаешься с покойной подругой детства. Кажется, так ваши психиатры, приводят людей в чувства, руководствуясь логикой? Но ведь сон – это та же реальность  с теми же ощущениями только с иной формой и в другом измерении.         
-Хорошо и по-твоему я здесь давно?
-Я не знаю! Почему ты не спросишь самого себя? Зачем ты меня мучаешь? Я согласилась тебе помочь, вот и все! Спроси у себя самого! Вернись и спроси!
Меня вдруг взбесила вся эта идиотская галиматья и ее недовольная реакция на мои вполне понятные вопросы. Она и вправду напомнила мне подругу детства с жутко невыносимым своенравным и свободолюбивым характером: «что хочу, то и ворочу». Я разозлился на нее и сказал, что не желаю более видеть и слушать весь этот бред. Развернулся и направился в обратный путь. Она что-то кричала мне в след. Что-то вроде: «Не уходи, Одумайся! Твое сознание угасает, если ты потеряешь свет, то больше его никогда не увидишь. Вернись назад. Найди дорогу назад» Я пропускал все мимо ушей. Шел, не оглядываясь, и вскоре совсем перестал ее слышать. Однако и в деревню мне возвращаться было неохота. Я решил-таки хоть один день, но дождаться рассвета. Уселся на поляне и стал ждать. Стал неожиданно сам для себя обдумывать все произошедшее за последнее время и понял, что оно совершенно не поддается логическому анализу. А по-другому смотреть на эти события было нелепо, потому что выходила какая-то несвязная бессмыслица. А ведь и вправду, отметил я для себя сам неожиданно, что в этой деревне, ко мне относились, как к ребенку, иначе, как еще объяснить, что меня поселили в одной комнате с детьми, да и сами дети смотрели на меня, как на равного. С другой стороны, если я сплю, если я мысленно погрузился в прошлое, причем тут вся эта чехарда с детьми, которых я сроду не видывал, эти загадочные старики, чем-то набитые мешки, эти незнакомые мне деревни? И почему если я уже сплю, мне нельзя спать? Если я устал, почему нет?
На этой фразе я смачно и протяжно зевнул, ноги мои размякли, голова набухла и закружилась. Я припал к земле, почувствовал, как она становиться все мягче и мягче, пока окончательно не врос в нее и не сомкнул отяжелевших век.
Дальше, хуже. Пробуждение. Нет, я не удивился, когда увидел перед собой старуху, мною овладели иные чувства – ярости и негодования. Что за глупые шутки? Или игра? Ну, в таком случае я не позволю собой играть! Я едва контролировал себя, меня снедал гнев от непонимания того, что происходит. Я накинулся на нее с угрозами и требованиями объяснить мне все эти непонятные события моей теперешней жизни. Она оставалась непреклонной, не принимая моих слов всерьез, бормотала, что ничего не понимает, что ей-богу не знает о чем это я, мол. Однако и я не уступал. Схватил ее за шиворот и поволок во двор, засыпывая по дороге кучей несвязных вопросов. Что это за мешки? Откуда тот старик? Почему в деревне так пусто? Куда девались люди? Куда она все время уходит? Что за деревня по ту сторону огорода? Только произнося все то, что накопилось, вслух, я осознал бессмысленность своих обвинений и безосновательность приступа злости. Можно подумать, одна старуха была виновата в том, что весь мир сошел с ума. Я остыл, припал к земле и заплакал как ребенок. Мне было стыдно и одновременно обидно оттого, что мне даже обвинить некого во всей этой дьявольской чехарде. Тем не менее, своим внезапным всплеском эмоций я все-таки задел старуху за живое. Поэтому она, видимо, уселась подле меня и начала рассказывать то, что я уже и не надеялся услышать, – правду.
Лет пять тому назад деревня эта процветала. Здесь было все о чем, мог мечтать любой сельский житель и по праву называть это все простым человеческим счастьем: дом, семья, дети, земля и достаток. Урожай поспевал вовремя, дети родились здоровыми, семьи были дружными, а соседи почитались как родные и в прямом и в переносным смысле, поскольку почти все приходились друг другу то дальними, то близкими родственниками из-за малочисленности местного населения и закрытого образа жизни, ведомого ими. Все было именно так, как в старину, пока в один роковой день не появился в этих землях чужестранец, такой же, как я, в такой же тихий и жаркий день и пока не вошел в тот же самый злополучный дом, где его радушно приняла семья моей старухи. Он был болен, и было решено приютить его до полного выздоровления. Однако вместо того, чтобы выздороветь, к чему прилагались немалые усилия со стороны всех членов семьи, а также соседей, случилось непредвиденное. К тому времени он уже не мало времени провел  в деревне, и все участливо пытались помочь его недугу, несмотря на то, что с его появлением вдруг резко испортилась погода и погиб урожай. Старейшины предрекали худшие времена, ссылаясь на проклятие, посланное в облике иноземца. Но дружелюбие и милосердие местных жителей было выше древних предрассудков, поэтому никто не обращал внимания на эти предостережения. До поры до времени. Пока не начали гибнуть дети. На рассвете деревня была разбужена истерзанным воплем женщины – молодой матери того самого семейства, где приютили больного. Она проснулась от кошмарного сна и обнаружила, что ее дети мертвы. Они заразились неизвестной болезнью, к вечеру у них поднялся жар, и за одну ночь они сгорели, как нечаянно оставленные гореть свечи. Тем же утром чужеземцу стало лучше. Он встал с постели и в его глазах заиграл огонек жизни, в то время как деревню охватила паника. В каждом доме родители к ужасу обнаруживали знакомые признаки незнакомой инфекции. Она поражала органы дыхания, переходя в сердечный приступ и остановку сердца. Более подверженными ей оказались дети: чем меньше был ребенок, тем меньше длилась его предсмертная агония, и тем быстрее он умирал. Никто не связывал это поначалу ни с болезнью незнакомца, ни с его внезапным выздоровлением, ведь заболевшими оказались только дети. Поэтому он продолжал жить в деревне, казалось, сам, не подозревая о своей дьявольской миссии. Однако она продолжалась, и возрастная категория инфицированных начала расти. Казалось, смерть пробегала по деревне с косой, равномерно скашивая сначала тех, кто помоложе, а потом и тех, кто постарше. Начали гибнуть юноши и девушки, молодые пары, а иногда за раз целые семьи. Единственно к кому смерть оставалась равнодушной - те, кому и так не избежать скорой встречи с ней – старики. Именно они приняли решение схватить чужеземца и убить его, дабы отвести порчу от деревни и вернуть здоровье оставшимся в живых. Слишком свежи еще были душевные раны, солены глаза от пролитых слез и мозолисты руки от выкопанных могил. Они загнали его в глубокую яму и закидали сырой землей. Пусть земля тебя вскормившая, теперь кормиться тобой. Пусть дети наши, тебя исцелившие, теперь вернуться домой. Пусть все вернется на круги своя. Но ничего не возвращалось. Эпидемия не остановилась. Может, это было всего лишь совпадение, и тот иноземец не был ни в чем виноват. Теперь уже никто не узнает всей правды. Только вот через несколько дней после его погребения, деревня смолкла. Больше некому стало оплакивать своих умерших сыновей и дочерей. Не осталось никого, кроме иссохших и мумиообразных стариков и старух, которые и так уже наполовину истлели. Из той семьи уцелела моя старуха и ее муж, который с горя удавился в подвале. 
Вскоре на месте свежих могил стала расти странная трава, которая, как метастазы, пустила свои корни по всей деревенской земле и заразила ее бесплодием. Оставшиеся в живых жители заметили, что она обладает странным магическим свойством усыплять, одурманивая своим еле уловимым шелестом и едва слышным запахом. Каждый раз, когда они пытались избавиться от нее, тщетно скашивая очередной сорняковый куст, пробравшийся во двор их дома, их клонило ко сну, и они долго не могли вернуться к реальности, блуждая по лабиринтам прошлого среди своих родных и близких. По словам старухи, то же случилось и с ней: она будто попала из мира скорби в мир радости, где ее вновь окружали муж, дети и внуки. На этом моя плененная рассказчица остановилась и умолкла, подбирая слова к дальнейшему повествованию, однако я опередил ее. На тот момент меня больше всего волновал почему-то иной вопрос: что в мешках? И сдались мне эти мешки! Тогда, казалось, что нет ничего важнее этого, что вся разгадка кроется именно в них, точнее внутри них. Старуха проскользнула в хатку, выволокла знакомый мне брезентовый мешок и принялась развязывать тугие узлы. Не выдержав, я нетерпеливо выхватил его у нее из рук и принялся зубами распечатывать отверстие. Веревка смиренно поддалась мне, и вот я уже держал в ладонях содержимое мешка.
«Что это? Что это!» - чуть ли не выкрикнув, спросил я, будто следователь при допросе с с поличной пойманного вора. Я был на взводе: дотронься до меня ненароком и взорвусь, как порох от прикосновения огня. Старуха же, нисколечко не смущаясь спокойным и размеренным тоном, лишь слегка удивленным моей непонятливости, ответила: «как шо? паутина».
Я не выдержал такой антирациональности, и что есть силы расхохотался. Подумайте только: за несколько месяцев я успел побывать в прошлом, повидаться с покойной подругой, попасть в рай к невинно загубленным жестоким рокам жителям деревни и пожить среди этих мертвецов. А в мешках, разбросанных повсюду в неисчислимом количестве – паутина! На кой черт им понадобилось собирать паутину по мешкам?! Ну, не бред ли все это?
Тем временем, пока я истерично хохотал под непрерывное гудение мыслительного аппарата и выделению из него смехоподобных выводов по поводу происходящего, нечто тяжелое накрыло меня со спины темной тучей и увлекло вниз под треск и скрежет костей, естественно, моих собственных.
Я очнулся, спустя не знаю сколько, там же, где и всегда, на печи. Голова налилась свинцом, а мозг, казалось, вытек наружу и залил белой мутью глаза, так что ничего, кроме блеклого света и мигающих теней, не различить. Приглядевшись и ощупав себя, узнаю паутину, покрывающую меня толстым слоем ватного одеяла с ног до головы. Вскакиваю из последних сил и сдергиваю с себя паутину, отмахиваясь и отплевываясь, будто боясь невидимых пауков, которые могли пробраться внутрь. Ничего не чувствую инородного изнутри, поэтому, оперевшись от бессилия о стену, пытаюсь вглядеться в наружное и удивленно застываю на месте: по моему дому деловито расхаживают те самые покойники и будто не замечая меня, таскают туда сюда всевозможные вещи. Через некоторое время входит старуха и направляется прямиком ко мне.
-Ты слишком рано встал, сынок. Ещо не время. Погоди, побереги силы.
-Что, что это все значит, - еле-еле выдавил я из себя и тут же понял, что не только тело, но и язык меня не слушается.
-Но ты ведь хотел узнать, что в мешках, что за паутина, сам же напросился, - зло выкрикнул из-за угла какой-то 5летний мальчонка и не по-детски оскалил желтый бисер звериных клыков. Старуха притормозила его взглядом, иначе, казалось, он наброситься на меня и загрызет на смерть, такое дикое было у него на тот момент выражение, точнее сказать, искажение лица. На этом запас моих сил окончательно иссяк и я по стенке спустился наземь, ловя себя  на мысли, что в очередной раз теряю сознание.
Вновь открываю глаза. Неприятное ощущение, что сходил под себя, хотя уже не важно. Тела по-прежнему не чувствую. Лишь где-то вдалеке бьется сердце и то ,кажется, уже не мое. Обстановка поменялась: у моего изголовья сидит маленькая девочка из тех, что играла со мной в деревне, и увлеченно занимается странной пряжей: выбирает из огромной плетеной корзины траву, что росла на огороде, скручивает и растирает в тоненькие жгутики, нити и, наконец, те самые паутинки, которые тут же сбрасывает в другую корзину поодаль. Пока никого нет больше рядом, хочу уловить момент и вырваться на свободу, и тут же обнаруживаю, что, вместо печи, меня на этот раз замуровали в деревянный гроб и обложили паутиной. Не знаю, что за магическая сила была сокрыта в ней, но живого она точно не поднимала с постели, а, напротив, не давала ему возможности даже пошевелиться, как только этот живой подавал явные признаки жизни. Казалось, она тоже живая. Стоило мне шевельнуться, она стягивала нити и пережимала меня еще крепче и туже к основанию гроба. Поняв, что с паутиной мне не совладать, я решился заговорить со своим молчаливым сторожилой.
-Привет. Тишина в ответ. Чем это ты занята? Без изменений. Ты не поможешь дяде встать, ему надо сходить в туалет? Слышишь?
-Зачем? Там не надо ходить в туалет.
-Как зачем? Где там?
-Там, откуда мы.
Тут я не на шутку испугался. Перспектива отправиться туда, где не хочется в туалет меня не вдохновляла, хоть я и мечтал еще с детства избавиться от этого позорного природного позыва. Уже из последних сил, вытягивая шею навстречу своей хладнокровной охраннице и прокрикиваю:
-А ну-ка быстро освободи меня отсюда. Девочка невозмутимо продолжает плести свою пряжу и скидывать ее на меня то ли от вредности, то ли от переполненности корзинки.
Поняв, наконец, что мне не совладать с этим существом, я принимаю сам для себя неожиданное решение и обращаюсь к маленькой покойнице:
-Хочешь поиграем? Я знаю одну очень интересную игру!
Девочка заинтересованно поворачивает ко мне свое синее лицо и, кажется, ее глаза начинают багроветь и наливаться алой кровью. Она, точно ожившая кукла, которой всю жизнь играли, и вдруг предлагают поменяться местами, кивает головой и ждет, когда я объясню ей правила игры:
-А во что?- не выдержав, вопрошает кукла.
-Ну,- начинаю я медленно и нараспев, чтобы заинтересовать ее, - игра называется «кошки-мышки». Я буду мышкой, а ты будешь кошкой. Ты сначала отпускаешь меня на свободу, я прячусь, а потом ты меня ищешь. 
Покойница:  А потом ты меня ищешь? Я уже играла в такую игру.
Я (разочарованно выдыхаю воздух из легких, понимая, что попытка не удалась) 
Покойница (чуть повременив): Лучше давай в другую. Только бабушке ничего не рассказывай. Она мне тебя стеречь приказала и пряжу плести.
Я (обрадовавшись): Что ты! Я нем как рыба. Ни одна душа не узнает! Давай поиграем!
Она (также холодно, но, явно, заинтересованно): тогда закрой глаза и не подглядывай, я спрячу прялку, а ты ее будешь искать.
Я (оживленно): Давай! Только давай сначала пряжу твою вон в ту корзинку уберем, а листья ты наземь высыпи, а после, как поиграем, подберем.
Она, чуть замешкавшись, делает, как говорю, снимает с меня паутину и начинает утрамбовывать ее в корзину. Я же, не дожидаясь, вскакиваю из гроба, как только чувствую, что груз, державший меня в нем, более не мешает свободе моих движений. Отталкиваю покойницу к стенке и кидаюсь к выходу. Та ударяется, разбивается о пол и разлетается вдребезги на тысячи черепков, точно старинная статуэтка. Мне уже не до нее. Спастись бы самому. Едва дыша и соображая, руководствуясь одним лишь инстинктом выживания, минуя охрану, замки, заросли и другие препятствия, я все-таки вырвался на свободу, мчась в никуда, лишь бы подальше, пока ноги не одеревенеют от усталости, легкие не задохнуться от кислорода, а сердце не выскачет наружу от страха. Когда это случилось, я уже лежал в зарослях - недвижимый, беспамятный и в очередной полудреме. Передо мной, откуда ни возьмись, вырисовались знакомые очертания девушки из прошлого, с которой мы так неловко и неожиданно расстались. Я уже ничему не удивляюсь. Не спрашиваю, как она тут оказалась, сколько я проспал и где я вообще. Ни о чем не спрашиваю. Тупо молчу и смотрю на нее, точнее всматриваюсь, поскольку сперва все, как в тумане, и я только грежу ею, представляю, что это она, а потом туман рассеивается, и она на самом деле выплывает из него - такая же нереальная, заоблачная, но осязаемая. Она берет меня за руку и гладит по голове.
-Бедненький,- кажется, шепчет она, и ее шепот и ее прикосновение и запах,- все это действует на меня головокружительно, сногсшибательно…Я не встаю. Зачем портить момент. Вдруг я шелохнусь, вдруг сдвинусь с места, и она исчезнет, как мираж. Нет. Не могу, не хочу. Я уже потерял ее однажды, не упущу теперь.
Словно читая мои мысли, она говорит:
-Ты должен проснуться. Тебе здесь не место. Надо вставать и идти. Слышишь?
Я ничего не слышу, не хочу слышать. Суета сует.
Она продолжает:
-Они будут держать тебя в плену. Ты нужен им. Они хотят жить, и только в твоих снах они смогут обрести реальность. Пока ты спишь, они используют твое сознание как землю, на которой можно возвести дома, развести урожай и расплодить потомство. Ты слушаешь меня?
Тут я понимаю, что в том, что она рассказывает, начинает вырисовываться некоторая логика, и это возвращает меня к реальности, по крайней мере, к той, в которой я находился, пусть и в чертовом месте с покойной подругой юности.
Значит,- будто опомнившись, продолжаю я ее мысли,- ты хочешь сказать, что они заманили меня в сон, из которого я не могу выбраться? И пока я сплю, пользуются мной? Как? Как это возможно?
- Смерть – это вечный сон о прошлом, возвращающий нас в детство. Когда мы умираем, мы засыпаем и остаемся спать навсегда. Но, как и любого спящего, мертвого можно разбудить, и он окажется во сне ныне живущего. Ты позвал меня, и я пришла к тебе. Для них ты тоже ворота между миром живых и мертвых.
-Да, но их я не звал. Они пришли без спроса.
- Не совсем так: ты оказался в деревне, ты заинтересовался ее прошлым, и это прошлое тебе открылось.
-А старуха?
-Она виновата лишь в том, что хотела вернуть свою память, а ты оказался подходящим материалом для реализации ее мечты. С твоей помощью она воскресила свою семью и всю деревню. Теперь они не отпустят тебя, да и она тоже. Старуха будет делать все возможное, чтобы ты крепко и долго спал, а они пользовались твоей жизнью.  Поэтому нам надо опередить ее. Нам надо торопиться.
-Погоди, еще раз, то есть, я сплю сейчас, и ничто не способно меня разбудить?
-Да, но твое подсознание обратилось ко мне за помощью. И чтобы спастись, ты должен сделать то, что я тебе скажу.
-Что?
- Ты должен умереть?
-Что?!
-Ты должен прыгнуть сейчас же в воду, как можно скорее, иначе они опять до тебя доберутся первыми, прыгнуть в воду и утонуть. А я тебе помогу.
-Ты хочешь, чтобы я утонул?
-Да, но ты же во сне. Твоя смерть здесь - это единственный путь к воскрешению там.
-А откуда мне знать, что ты не желаешь мне зла, так же, как они, что ты не хочешь отомстить мне за то, что я струсил тогда в детстве?
-Твой единственный способ узнать это – утонуть или остаться угасать в собственной памяти. Доверься мне. Поспеши. Нам важно успеть первыми. И моя смерть будет ненапрасной, если я сумею спасти тебя. Все в этом мире взаимозависимо. Вставай же. Я уже слышу, как они приближаются.
Ее решительный тон внезапно поставил меня на ноги. Тут я понял, что стою подле того самого озера, где мы впервые встретились с ней, на причале, а позади уже слышится топот тысячи разгневанных детских ног. Да. Они приближаются.
Я подхожу к самому краю. Она держит меня за руку и приговаривает: прыгаем, как в детстве, помнишь? Раз-два-три…и тут я вдруг опять становлюсь пацаном с коротенькими ножками  и держу ее за руку как в первый раз, и мы прыгаем на вздохе в озеро, а на выдохе мне уже нечем дышать. Она все еще держит меня за руку, но на этот раз ее рука тянет меня ко дну, и я задыхаюсь, по настоящему, чувствую и пресный с плесенью привкус озера и жуткое давление на грудную клетку воды, хлынувшей в нос и рот и заполнившей меня без остатка. И пока я, как рыба трепыхался в воде, а мое сознание угасало, она пристально смотрела на меня своими огромными перламутровыми ракушками-глазами и повторяла обрывке фраз: «как в детстве».
Я проснулся от давящего кашля, который раздирал мою грудь. Я приподнялся и подался всем телом вперед, меня как будто тошнило и выворачивало на изнанку воздухом. Впрочем, то, что он из себя представлял, точнее резкий запах смеси пота, пыли и моих испражнений, мог лишить чувств кого угодно. Я попытался встать и понял, что это будет сделать не так легко. Если верить словам моей покойной подруги детства, я в таком состоянии уже энное количество дней и меня чем-то приворожили. Размышляя над тем, что это могло быть, я тут же вспомнил о паутине. Нащупал одеяло, которым она была набита, и, что есть силы, сдернул с себя. Теперь оставалось отклеить голову от подушки и вспомнить о способности к  прямохождению, которую я к тому времени успел потерять. Это далось мне труднее и по времени чуть дольше. Однако тело еще помнило движения, а импульсы мозга сильно воздействовали на него, приведенные желанием выкарабкаться с этого света, как можно скорее, на тот, от которого я так стремился сбежать и укрыться в уединении и глуши. Теперь я хотел большой и шумный город, жужжащий рой толпы, сварливую жену и вечно недовольных детей. Теперь я стоял, пусть и не твердо, на своих двоих ногах и медленно двигался по направлению к свету.
Я уже перешагивал через порог двери, как сзади послышалось нечеткое бормотание знакомого голоса. Старуха!- ошпарило меня внезапной мыслью. Я обернулся так скоро, как позволяла мне реакция измученного негой мужчины. В этот самый момент я понял, почему подруга так меня торопила и хотела, чтобы я опередил старуху. Она сидела на стуле и дремала. Она все еще была там, в моем сне, в посюстороннем мире. Она бормотала нечто едва уловимое разными голосами толи тональностями собственного голоса, что-то похожее на: «глупец! Вернись! Мы подарили тебе рай, мы дали тебе твою мечту! Вернись!» Затем вдруг она вся затряслась как вулкан перед извержением, заходила ходуном, как игрушечная юла, и тут же замерла. Руки ее опали к полу, точно ветки плакучей ивы, а голова опрокинулась на грудь и застыла.

Эпилог.
Спустя много лет, сидя у окна, в своей привычной домашней обстановке, уютной софе и домашнем халате, улавливая правым ухом копошение жены на кухне и жаркие споры подросших детей в зале, а левым - будничный гул и грохот за окном, я ловил себя нередко на мысли, что, пожалуй, не прочь был бы сию минуту все это променять на одно мгновение заката, глоток сельского воздуха и дьявольскую чехарду с детьми. Но, увы…