(с) Анастасия Геттих

Ангелы зовут это небесной отрадой, черти – адской мукой, а люди – любовью.
Гейне Генрих
     Здравствуй, дорогой читатель! Вероятно, я сейчас обращаюсь к человеку, которому абсолютно нечем заняться, так как лишь в крайней стадии безделья можно читать этот бред, мною написанный. Так что лучше захлопни поскорее книгу и спрячь ее подальше… О-о-о!! Вижу, что имею дело с особой упрямой и любопытной. А раз уж Вы осмелились продолжать чтение дальше, то тогда…. А, собственно, что же тогда? Ну, если я уже зареклась, что написанное будет являть собой полнейшую несуразицу, значит, придется как-то выкручиваться. Вот что, давайте-ка я Вам поведаю одну интересную и, конечно же, немного сумасшедшую историю.

***
     Одним поздним осенним вечером по улице шел человек. Совсем неважно, куда и зачем он шел, потому что ему самому было все равно. Он просто следовал по дороге, не задумываясь о том, что было вокруг. Человека звали Джон Лайлек. Самое обычное имя и самая обычная фамилия, ничего примечательного. Джон работал актером в небольшом театре маленького английского города. Иногда знакомые попросту смеялись над ним: столько лет заниматься творчеством и не добиться никаких успехов. А ведь Лайлеку было тридцать восемь, тот возраст, когда есть последняя возможность изменить что-то в жизни коренным образом, иначе будет поздно. Другой бы давно бросил невыгодную должность и попробовал бы себя в иных начинаниях, но только не Джон. Дело в том, что он никогда не сомневался….
     И вот в который раз неизвестный актер брел по узкой, усыпанной листьями аллее. Голова его была опущена, а взгляд не был сфокусирован на чем-либо конкретном. Это являлось отличительной чертой Джона Лайлека. В любое время, когда он находился не на сцене, совершенно невозможно было понять, какие чувства и эмоции он испытывает. Некоторые люди, видевшие его в первый раз, иногда думали, что актер слеп. Что же еще оставалось предположить, если человек смотрит на тебя в упор, а в глазах у него пустота, обжигающая и одновременно холодная, несколько пугающая…. Ну вот! Опять Джон оказался по щиколотку в луже! Ей Богу, как ребенок! Интересно, этот «ребенок» обратит внимание хотя бы на что-нибудь, если его посадят  в лодку и отправят вниз по течению, кончающемуся водопадом? Или он точно так же, как множество раз в жизни нисколько не отреагирует на окружающую среду? Что ж, в одном ему точно можно позавидовать: умирать Джон ни в страхе, ни в муках не будет, он просто не заметит, как перенесется в мир иной.
     Да уж! В мокрых ботинках идти куда веселее: так здорово хлюпает вода, и носки не надо будет стирать. Наверное, данными аргументами руководствовался Джон, так как даже шагу не прибавил. А ведь все же конечный пункт маршрута у несчастного бедолаги имелся, только время прибытия изо дня в день менялось. Все зависело от того, насколько быстро Лайлек вспоминал, что собственную квартиру тоже стоит посещать. Что удивительно, в этот день он пришел достаточно рано. А, впрочем, еще бы! Сильный ливень не очень-то способствует погружению в собственные мысли, когда ты являешься его заложником. Джон почти бегом поднялся на четвертый этаж  невысокого кирпичного дома, расположенного на улице D…street, открыл дверь и ввалился в квартиру. Весь вечер актер потратил на предотвращение вполне возможной простуды. Он ужасно не любил болеть. Хотя Лайлек и отличался хорошим здоровьем, после двух часов, проведенных под проливным дождем, легкого насморка точно было не избежать. И, сидя в теплом халате, с ногами в тазу, наполненном горячей водой, попивая сладкий ароматный чай, Джон думал: «А все-таки, что бы не говорили врачи, лечение тоже бывает приятным».

***

     На следующий день в семь часов утра, как только прозвенел будильник, Лайлек по обыкновению вскочил с кровати и полетел собираться на работу. Он никогда не опаздывал, потому что театр являлся для него самым любимым, чуть ли не родным местом, и лишь только там, по его мнению, можно было жить по-настоящему. Чашка кофе, бутерброд и можно отправляться. Хорошо хоть автобусы ходят по расписанию.
     И вот тот счастливый момент, который Джон переживает каждый день, но никак не разучится радоваться и восхищаться, как наивное дитя: он входит в здание театра. Сразу становится так хорошо на душе, забывается всё! И остается лишь только искусство. Оно царит здесь повсюду, им наполнен воздух. И вестибюль, и холл, и зал, и авансцена, и просцениум, и арьерсцена, и закулисные пространства, и актеры, и зрители, и даже билетная касса – всё это единое целое и называется театром.
- Джон, через полчаса репетиция, будь вовремя, – произнес долговязый молодой человек и хлопнул Лайлека по плечу.
- Я тоже рад тебя видеть, Сэм, доброе утро – пробормотал Джон вслед и направился за кулисы. Там его ждала маленькая гримерка, выделенная лично для него. Хоть Джон и не имел ни славы, ни успеха, в труппе его любили. Все же человеком он был добрым и отзывчивым, в работе – ответственным и активным. А главное, в театре исчезал тот безнадежный взгляд, который так отпугивал окружающих. И Вы видели веселого, обаятельного мужчину с пронзительными серыми глазами, полными лучистого счастья и восторга.
     Лайлек вошел в темную комнатушку, в которой, к слову сказать, царил полнейший бардак. Что уж тут поделаешь? Актеры – люди особые, странные. Им, видите ли, творческий беспорядок необходим. На небольшом диванчике с правой стороны валялась куча тряпок, наверное, бывших раньше частями костюмов. В углу за диваном стояла гитара с двумя порванными струнами, покрытая приличным слоем пыли. У другой стены находился широкий письменный стол, заваленный кипой различных бумаг, книг и тетрадей. На левом краю столешницы в беспорядке теснились баночки, кисти и тюбики, служившие когда-то гримом. Сразу над столом висело большое зеркало, как ни странно, достаточно чистое. Включив свет, Джон бросил на диван портфель, плюхнулся на жалобно заскрипевший стул и уставился в это самое зеркало. На него смотрел симпатичный мужчина с широкими плечами и достаточно стройной фигурой. Вид у него был усталый и несколько потрепанный, может быть, из-за двухдневной щетины и слишком взлохмаченных волос светло-каштанового цвета с проседью на висках. На нем был коричневый свитер, надетый поверх бордовой рубашки, о чем свидетельствовал аккуратно выправленный наружу воротничок.
     Джон покривлялся своему отражению и собрался было поразмышлять на тему, какой же он все таки идиот, но его мысли прервал жутко противный и визгливый голос:
- Мистер Лайлек, вас зовет режиссер!
     Джон обернулся на дверь и увидел выглядывающую из проема голову мадам Флорин, занудной старушки, которая всегда играла такие роли, что проводила на сцене не более пяти минут.
- Да, да. Я уже иду, - отозвался Джон.
     Оказалось, режиссеру понадобилось зачем-то прогнать сцену, где Лайлек обращался напрямую к зрителям. Это была очень сложная задача, так как приходилось сосредотачиваться на своем персонаже и в то же время прерывать контакт с окружающей обстановкой. А главное, необходимо было, как угодно, да заставить публику прислушаться к словам. А речь была запутанная, сложная, несущая в себе глубокий скрытый смысл. В общем, Лайлеку только майки не хватало с надписью «Хотите верьте, хотите – нет, а я делаю все, что могу»*. Впрочем, нельзя сказать, что Джон плохо справлялся. Да что я вру! Он великолепно справлялся! Вот только зрители не особо впечатлительные были. Наверняка среди этих зевак, попросту от скуки решивших почтить своим присутствием старый театр, не имелось ни одного ценителя искусства или хотя бы человека, способного внимать трепетным и эмоциональным выступлениям актеров.
     И сейчас, когда в зале не находилось никого, кроме вечно ворчащего режиссера да кряхтящей уборщицы, Лайлек в свое удовольствие громогласно сотрясал воздух. Нахмуря брови, прищурив глаза и опасаясь сделать хоть какой-то неверный жест, он с чувством обращался к висящему у потолка прожектору, сверля его выразительным взглядом. Лайлек всегда играл с упоением. Он с легкостью перевоплощался в героев, которые виделись ему интересными, а таковыми являлись абсолютно все. Лайлек умел находить в каждой роли что-то необычное, трогающее сердце, своего рода изюминку. Особое удовольствие Джону доставляли те часы, когда он сидел в своей гримерке и искал подходящий образ для предоставленной ему роли. Актер долго выдумывал способы, необходимые для передачи тех или иных эмоций. Экспериментировал с гримом и костюмами. Пытался подобрать все средства идеально, не упуская ни одной самой мелкой детали, чтобы собрать их воедино и вывести полный, насыщенный и многогранный характер действующего лица пьесы. А потом переносил все это на сцену. Когда Лайлек приступал к уже непосредственно исполнению всех задумок, его постепенно захватывало и завлекало в какой-то водоворот ощущений. Иногда он играл чисто интуитивно, совсем не задумываясь о том, что и как делает. Странно, но в таких случаях у него получалось во много раз лучше чем, если он точно следовал всем установкам и рамкам, наложенным режиссером. Джон наслаждался, работая без перерыва и отдыха. На долгих репетициях он вообще входил в какую-то агонию, и от него исходила почти осязаемая энергия. Некоторые коллеги нередко даже смущались от того, насколько искренне актер играл. Лайлек настолько вживался в роль, что чересчур убедительно показывал переживания своего персонажа.
     Кроме того, Джон мог как-то манипулировать реакцией зрителей на его действия. Он любил вызывать у них противоречивые чувства. Ведь всякий персонаж имеет различный набор качеств. И если герой положительный, значит необходимо что-либо, заставляющее найти изъян в его образе. Никто не может быть идеальным, даже выдуманные действующие лица. И публика должна это понимать. Джон всегда считал, что работать обязан не только актер, но так же и зритель; иначе, все станет напрасно.
     Лайлек любил играть! Не смотря ни на маленькую зарплату, ни на огромную нагрузку, ни на плохие условия. Здесь он жил! Жил по-настоящему! Не просто существовал, как это было за стенами театра, а именно жил. Хоть и не своей жизнью, а чужой, той, которую подбирал продюсер или режиссер. А чужая жизнь намного интереснее собственной!
- Эй! Мистер Лайлек, давайте сворачивайтесь, тут экскурсия намечается.
Медленно опуская взгляд с прожектора вниз, Джон возвращался к реальности, постепенно осознавая, что он не наследник французского престола. Наконец глаза нашли источник хриплого грубого голоса, помешавшего Лайлеку окончить свою торжественную речь. Толстый, лысый и уже довольно пожилой мужчина нетерпеливо переступал с ноги на ногу и надменно взирал на сцену.
- Какая еще к черту экскурсия! У меня репетиция! – заорал взбешенный режиссер.
- Послушай, старый маразматик, если ты хочешь закончить свои дни грея руки над костром в мусорном баке, можешь продолжать. У нас не имеется денег даже на то, чтобы крышу починить, так что выбора особого нет. Знаешь, я тоже не прыгаю от счастья, когда приходиться водить сюда всяких сопляков и нести полную чушь о том, какое же это удивительное место - театр! Но я же истерики не закатываю, так что заткни свой рот и проваливай! 
     Толстяк скользнул презрительным взглядом по сцене, неуклюже развернулся на каблуках и зашагал прочь из зала. Режиссер еще немного задержался, постояв на месте с видом человека, которому в лицо плеснули какой-то гадости, а потом последовал примеру грубияна, являющегося, к большому сожалению, владельцем здания театра, и направился за кулисы. На сцене остался только Джон. Расстроенный, он сел на край площадки, свесил ноги в оркестровую яму и как обычно задумался.
     Из безбрежных глубин океана мыслей и фантазий Лайлек вынырнул при яркой вспышке, довольно сильно ослепившей его. Когда к глазам вернулась способность лицезреть окружающий мир, Джон увидел перед собой молодую девушку. Она держала в руках фотоаппарат и виновато смотрела на актера, видимо, ожидая, что он рассердится и начнет возмущаться. Только этого не произошло, потому что Джон невольно залюбовался ею, и слова застряли в горле. Вообще Лайлек никогда не был ловеласом, являлся сторонником холостой жизни и старался поменьше смотреть в сторону женщин. Но сейчас что-то привлекло его в этой юной девушке. Странно екнуло сердце, и невидимая струнка души заколебалась под скромным и немного любопытным взглядом молодой мисс. Она вызывала у актера какие-то трогательные и теплые чувства, наверное, оттого что на самом деле выглядела очень мило. Она была невысокого роста, но с вполне сформировавшейся стройной женственной фигурой. Симпатичное личико прикрывали русые волосы до плеч. Одета девушка была в темно-синие джинсы, черные модные сапоги и тонкое осеннее пальто. В руке, не занятой фотоаппаратом, она держала оригинального дизайна кепку, которая сочеталась по цвету с пальто. Так что выглядела мисс совсем даже по-взрослому, как и диктует мода. Но все же было что-то ребяческое в ее образе, то, что связывало ее с еще не до конца ушедшим детством. И от этого она смотрелась по-особенному, как-то жизнерадостно и лучезарно.
- Извините, пожалуйста! Только не отбирайте фотографию, а то Вы здесь, похоже, единственный актер, которого я встретила. А меня подружка очень просила, чтобы я обязательно принесла с экскурсии фото актера. Она сейчас болеет, Вы ведь не лишите радости больного человека? – затараторила девушка и безумно смешным умоляющим взглядом посмотрела на Лайлека. 
- Ну что Вы, мисс, я же не изверг. Но, к сожалению, ценности никакой эта фотография не составляет. Вряд ли меня можно назвать звездой театра, так что лучше выбросить этот хлам куда подальше, - безразлично промолвил Джон, поднимаясь на ноги.
- И не надо так говорить! Если Вы находитесь на этой сцене, значит, какое никакое отношение к театру имеете, а этого вполне достаточно, мистер?
- Лайлек, Джон Лайлек. Я…
- Постойте, постойте, кажется, это Вы играли священника Лоренсо этим летом в июле? У Вас еще был такой хриплый голос.
-  Да, просто в этот день я немного перестарался на репетиции, - пробормотал смущенно актер.
- Мэги! Иди скорей сюда, все пропустишь! – раздалось за сценой. Видимо, кто-то из экскурсионной группы окликнул девушку, и она, улыбнувшись Джону на прощание, поспешила на зов.
     Некоторое время Лайлек неподвижно постоял, переваривая этот глупый разговор и думая о мимолетной улыбке, брошенной ему загадочной особой. Потом он помотал головой, стряхивая наваждение, и поплелся учить текст новой пьесы.   
     За весь день ни Джону, ни всем остальным членам труппы так и не удалось толком отрепетировать даже первое действие. В зале постоянно творилась суматоха: сначала чуть не упал пожарный занавес, потом кто-то продырявил декорацию, умудрившись попасть в самый центр, да и вообще все были на нервах. Так что Джон Лайлек в довольно неблагоприятном расположении духа покинул театр. Напялив на лицо самое отрешенное выражение, он быстро зашагал в сторону своей излюбленной кафешки на углу главной улицы. Обычно актер страдал отсутствием аппетита, объясняя это тем, что он питается духовной пищей. Но сегодня Джон страшно проголодался и задумал поскорее решить эту проблему, тем более чашка кофе всегда, почему-то, успокаивающе на него действовала.
     Лайлек добрался до места как раз вовремя: небо затянуло рваными лоскутьями серых облаков, и пошел мокрый снег. Даже Джон, любивший пасмурную погоду, поежился, так паршиво стало на улице. Он зашел в кафе. Помещение было небольшим, но очень уютным. Несколько круглых столиков и барная стойка, вроде бы привычная картина, но настолько хорошо продуманы дизайн и оформление, что, зайдя в кафе, выходить оттуда ну никак не хотелось.
     Джон по-обыкновению сел за самый дальний столик, сделал скромный заказ и полностью сконцентрировался на процессе поглощения пищи. Однако недолго продолжалась его трапеза: внезапно он наткнулся взглядом на знакомое лицо. Это оказалась та самая Мэги, с которой он встретился в театре. Она тоже заметила Лайлека и приветливо помахала рукой, параллельно шепча что-то на ухо своей соседке за столиком, судя по внешности ее ровеснице. Они заинтересованно поглядывали в его сторону и таинственно хихикали. Джон внутренне улыбнулся, смотря на этих девчонок, жизнь для которых пока еще не была в тягость, и они наслаждались ее простотой и безмятежностью. И все-таки он никак не мог оторвать глаз от юной мисс, а ведь уже и думать о ней забыл. Целый день он был занят перепалками с режиссером и актерами, которые постоянно винили Джона во всем, в чем только можно, ни на секунду не задумываясь о том, что, может быть, это им надо хоть чуть-чуть подучить слова, тогда их вполне реально будет произносить без остановок. Лайлек минут десять искал объяснение такому вниманию своего сознания к этой загадочной девушке, но не сумел найти ответ. Тогда он решил оставить теорию и разобраться во всем путем практическим.
     Актер встал и направился в сторону столика, занятого двумя мисс. Когда он подошел, девушки смущенно опустили глаза.
- Здравствуйте, леди! Надеюсь, я не потревожу Вас своим присутствием? – учтиво спросил Лайлек и, не дожидаясь ответа, придвинул стоящий неподалеку стул.
- Конечно, нет, мистер Лайлек, мы будем только рады, если Вы к нам присоединитесь, - звонким голосом сказала знакомая девушка. «А она неплохо смогла бы играть Джульетту», - подумалось с чего-то Лайлеку. Он сел за стол напротив нее и произнес:
- Простите, но за все время нашего знакомства я даже не поинтересовался, как Вас зовут.
- Это очень легко исправить: Мэги Блант, студентка журналистского колледжа, составитель колонки «Советы начинающим художникам» в газете Pr… и Ваша вечная поклонница, а это моя подруга – Джинни Смит.
- Хм! С чего бы это Вы в мои поклонницы записались?! Раньше моей персоной никто не интересовался. И давно же я привлек Ваше внимание, мисс Блант?
- Часов семь назад, сэр, - наивно улыбнулась Мэги и прикусила язык, чтобы не засмеяться.
- Мне кажется, Вы слишком легкомысленны в своих суждениях, не стоит создавать кумира из первого встречного, особенно, такого как я.
- Отчего же? Я сейчас как раз в том возрасте, когда люди поддаются сентиментальным порывам души, это естественно, - произнесла Мэги Блант. Джон рассмеялся, услышав столь откровенный и прямой ответ, ему все больше нравилась эта веселая девушка. Он захотел уточнить, насколько «порывиста» душа Мэги, и спросил:
- Простите за нескромность, а сколько Вам лет, мисс Блант?
- Семнадцать.
     Сначала Джон подавился кофе, затем ему в голову пришла назойливая мысль: «Черт! Что ты творишь?! Флиртуешь с семнадцатилетней девчонкой?! И тебе не стыдно!? Прекрати это немедленно!» Лайлек внимательно посмотрел на Мэги. Нет, он, конечно, понимал, что она совсем юна, но думал, что хотя бы совершеннолетняя. Во всяком случае, мисс Блант производила такое впечатление. Актер постарался успокоиться и задал какой-то дурацкий вопрос на отвлеченную тему. В итоге разговор зашел о творчестве европейских писателей. И как Джон не пытался придумать причину, чтобы покинуть кафе, он не смог, а потом и вовсе увлекся беседой. Он признался себе, что еще не встречал настолько умной девушки, которая с безумным интересом и пониманием обсуждала философию известных прозаиков, и совсем даже зря назвал ее легкомысленной. Она высказывала такие гениальные мысли и идеи, о которых Лайлек в жизни бы не догадался, являясь человеком образованным и сведущим в литературе. Он узнал за этот вечер столько новой информации, сколько за последние лет пять не получал. А тем временем дело шло к десяти часам. Подружка Блант, вскользь упомянутая ею и не произнесшая ни слова в течение разговора, переводившая изумленный взгляд с актера на Мэги, погромче кашлянула, чтобы обратить на себя внимание, но это не помогло. Тогда она пробормотала что-то на прощание и вежливо удалилась. Вскоре Мэги тоже вернулась на землю, когда рассуждала о том, что Дон Кихоту стоило поступить так же. И со словами «Господи! Какой ужас! У тетушки будет инфаркт!» вскочила с места, заплатила официанту, не реагируя на протесты Лайлека, схватила сумочку и… Повисло молчание. Оба собеседника не хотели прощаться. К счастью, Джон нашел решение:   
- Уже поздно, давайте я Вас провожу, - и поспешно прибавил – а вот отказы сегодня не принимаются.
     Что же, выхода у Блант не было (чему она только обрадовалась), и они направились в сторону ее дома. Он оказался совсем недалеко. И новоявленным знакомым пришлось расстаться у крыльца.

***

     Джон стоял на лестничной площадке своего этажа и думал. Он долго пытался вспомнить хоть одно стихотворение или фразу, подходящие под его состояние, но не получалось. Ему всегда в жизни помогали строчки знаменитых произведений, в которых можно было найти ответ на терзающие вопросы. Он не знал, что с ним происходило. Таких чувств он еще не испытывал, даже на сцене. Какие-то две стихии бушевали в тот момент в его сердце. Это нервировало. С одной стороны Джон думал о том, какой прекрасный он провел вечер, с другой – его не оставляло ощущение какой-то неправильности и тревожности. Что-то беспокоило его и стояло камнем на душе. Он боялся, только не понимал – чего. Потряся головой, он постарался выключить все мыслительные процессы и отправился в квартиру.

     Следующий день прошел как обычно. Долгая репетиция и короткий детский спектакль, где Джон играл старого моряка. Эта роль у него получалась очень здорово. Дети постоянно смеялись, когда морской волк распевал песенку про капитана с деревянной ногой. Вроде бы, печальная песня, но в исполнении актера она казалась удивительно забавной.
     После окончания спектакля Джон собрался уходить домой. У него было хорошее настроение, и он почти забыл вчерашние события. Лайлек оделся и пошел на сцену. Он привык покидать театр через главный выход. Актер уже приготовился спрыгнуть со сцены в зал, но вот приземлиться нормально не вышло. Дело в том, что он увидел у дверей женский силуэт в пальто и кепке. Все усилия выкинуть из головы печальные мысли потерпели сокрушительное поражение. С грохотом приземляясь на пол, Джон успел еще понадеяться, что это была галлюцинация, но зря. Фигура отделилась от дверного косяка и быстро приближалась.
- Мистер Лайлек! С Вами все в порядке? – спросила встревоженная Мэги и помогла актеру подняться.
- О! Все просто чудесно! Не волнуйтесь, - Джон отряхнул брюки, выпрямился и… и почему он раньше не замечал, какие у нее выразительные глаза? Лайлек так и застыл под  радужным и чистым взглядом, который выражал сейчас некоторое беспокойство и в то же время легкую насмешку. Актер всегда судил о людях в первую очередь по их глазам, он умел читать взгляды и делать правильные выводы. И сейчас он готов был просто утонуть в ее карих омутах. Хотелось полностью довериться этой девушке, казалось, что у нее очень добрая душа.
- Весьма необычный способ покидать театр, а Вам не приходило в голову спуститься по лестнице? – с иронией произнесла девушка.
- Э… Вы знаете, я неординарный человек: люблю все переворачивать с ног на голову, - Джон не без усилий оторвался от изучения прекрасного взора мисс Блант, указал пригласительным жестом на двери, пропуская девушку вперед, и последовал за ней. Они вышли в вестибюль, но тут Лайлек остановился и спросил:
- А что Вы здесь вообще делаете, мисс Блант?
- Вам это действительно интересно?- осведомилась Мэги, недоверчиво приподняв бровь.
- Безумно! – подыграл актер.
- Я пришла полюбоваться Вами. И не надо на меня так смотреть! Да, я купила билет на детский спектакль, а что? Это преступление?
- Нет, конечно. Это здесь совсем не причем. Меня удивило то, что кто-то в кои то веки по собственному желанию отправился в театр посмотреть на мою игру. По-моему, вы надо мной издеваетесь,- сказал Джон, выражение лица которого  стало очень серьезным.
- А, по-моему, у Вас заниженная самооценка.   
- Хм, возможно. Ну а все-таки, что Вам от меня нужно?
- Да ничего! Просто мне действительно нравится ваша игра. Да и собеседник Вы очень хороший, мне всегда не с кем было поговорить на высокие темы, а тут такой знаток элитарного искусства объявился.
- Ладно, убедили. Значит, хотите о высоком поговорить? Хорошо, я не против. Пойдемте, прогуляемся, сегодня замечательная погода,  - предложил Джон.
- Отличная идея, - согласилась Мэги, и они отправились к центру города, в парк. Пока они неторопливо шли по освещенным ноябрьским солнцем аллеям, разговор их никак не хотел развиваться в сторону искусства. Поэтому, в конце концов, спутники заговорили друг о друге. Разговорчивая Блант не долго думая, поведала Лайлеку всю свою биографию в довольно-таки полном варианте. Оказалось, что будущая журналистка родом из Лондона. Еще в раннем детстве она осталась сиротой. Ее мать умерла от туберкулеза легких, а отец бросил семью. Воспитанием Блант занялась ее тетя Джоанна. Девочка не была обделена вниманием, так как собственных детей у тетки не было. Джон заметил, что Мэги не злоупотребляла тем добродушием, с которым к ней относилась Джоанна. Блант была трудолюбива и всегда помогала тетушке в быту, окончила школу с отличием и, учась в колледже, подает большие надежды. Еще одной чертой, которую увидел в девушке актер, было какое-то слишком уж пренебрежительное отношение к жизни. Не то чтобы Мэги являлась беззаботной и легкомысленной особой, нет. Просто, когда она говорила о какой-нибудь трагедии или несчастье, например о смерти близкого человека, то вела себя абсолютно спокойно, как будто обсуждала погоду. Судя по всему, живя без родителей, Мэги привыкла к несправедливостям и любое событие в жизни переносила, не тратя лишних нервов.
     Джон еще долго слушал интересный рассказ студентки, пока они нарезали круги по центральному парку. Как и в прошлый раз оба потеряли счет времени. На улице стало темно, когда они, не сдержавшись, громко смеялись над старичком, который безуспешно пытался догнать свою шляпу, подхваченную ветром. Вдруг Мэги резко перестала смеяться и спросила:
- А о чем Вы все время думаете?
- В смысле? – недоуменно уставился на девушку Джон.
- Ну, у Вас постоянно такой вид, будто что-то стряслось, а Вы это перевариваете что ли.
Джон опустил взгляд и застыл в безмолвии. Он колебался. Давным-давно актер ни с кем не говорил о личном. Ему было трудно перешагнуть эту грань в общении, но почему-то сердце подсказало, что Мэги верить можно.
     Судорожно сглотнув, Лайлек поднял глаза и увидел, что Блант уже собралась извиняться за свой вопрос, и прервал ее: 
- Нет, у меня ничего не стряслось… По крайней мере, за недавнее время… Я просто очень задумчивый, вот и все… - Джон мысленно выругался: голос его предательски задрожал, и слова прозвучали крайне неубедительно.
- Но, наверное, задумчивости такой степени должно быть логическое объяснение, - осторожно предположила Блант и испытывающим взглядом посмотрела на Лайлека. И он решился:
- Вы действительно хотите это услышать?
- Ага, - Мэги убедительно кивнула головой.
- Ладно. Только давайте, пойдем в направлении Вашего дома, а то тетя опять будет беспокоиться. Так вот, на самом деле я всегда витал в облаках, еще с раннего детства. Всех порой ужасно бесила моя мечтательность и невнимательность. А я меняться не собирался и не собираюсь, в мечтах существовать легче. Но было время, когда я поверил в то, что нужно жить с максимальной отдачей, постоянно находиться в реальности и не терять ни минуты свободного времени. Стимулом к принятию такого решения стали слова одной женщины… Неважно, как ее звали, вобщем у  нас с ней были тогда романтические отношения. А если честно, я без памяти влюбился в нее. Она была известной актрисой и предложила уехать с ней в Америку, где она в тот момент проживала. И, в конце концов, она убедила меня. Даже не знаю, зачем я ей был нужен? Начинающий актер с мизерной зарплатой. Да и людьми мы были совершенно разными. Но, ослепленный любовью, я плевал на все свои принципы и предрассудки и согласился покинуть родной город, расстаться с тихой, мирной жизнью, одиночеством и спокойствием. И как же тогда громко расхохотался мой внутренний голос, советовавший немедленно уносить ноги от этой девицы! В день отъезда я прибыл на вокзал, где мы должны были встретиться. Вот мы и встретились, только у меня в объятьях находился чемодан, а у нее – какой-то неизвестный представительный, но противный и явно нетрезвый тип. Я уже плохо помню, как добрался до дома, закрылся в квартире и неделю находился в трауре, обрезав телефонный провод и выключив звонок. Тогда-то я и понял, что лучше всего быть одному: никому никакого вреда. И я не нервирую людей своей холодностью, и они ко мне не лезут. И вообще, я в людях разочаровался…
- Да, особенно в женщинах, - подумала Мэги, внимательно слушавшая актера. Почему-то девушке стало очень жаль его. Он казался ей таким милым и добрым, и было невыносимо осознавать, что кто-то смог обидеть этого человека. Захотелось обнять его, прижаться и прошептать какую-нибудь приятную ерунду на ухо. Но Блант вовремя себя одернула. Спутники как раз подошли к уже знакомому подъезду. Они молча стояли и смотрели друг на друга. Каждый чувствовал себя неловко после такой откровенной беседы. Осознавая, что слово осталось за ней, Мэги произнесла:
- Извините, что испортила Вам настроение, кажется, у меня к этому талант. Но Вы не расстраивайтесь, мистер Лайлек, сейчас ведь все хорошо, правда? – на этих словах она замялась, чувствуя, что сказала полную чушь.
- До свидания, сэр, - проговорила она и пулей влетела в подъезд.
- Пока, Мэги, - прошептал Джон.

***

     Ровно в четыре часа пополудни следующего дня мистер Джон Лайлек совершал совершенно не свойственный ему поступок. Он стоял у подъезда Мэги Блант и, не поверите, ждал ее. Не спрашивайте, зачем и почему; он сам не знал ответа. Просто ждал. А вот выражение лица мисс Блант, когда та увидела Лайлека, возвращаясь домой, точно нужно было сфотографировать. Джон подошел к ней, помахал рукой слева на право перед выпученными глазами Мэги и ее открытым от изумления ртом. Слава Богу, это помогло: Мэги смогла произнести слова приветствия и даже спросила, что здесь делает актер.
- На Вас пришел полюбоваться, - ответил тот. «Дэжавю»,- пронеслось у Мэги в голове.
- И долго будете любоваться?- спросила девушка.
- Пока Вы не попросите меня прекратить, - улыбнулся Джон.
- Тогда позвольте Вас огорчить, мне нужно зайти в дом.
- А Вы не хотите чашечку чая? – невозмутимо продолжал Лайлек.
- Хочу.
- Может быть, в этом случае мне стоит пригласить Вас в кафе? Что скажете, мисс Блант?
- Я скажу – стоит. Но сначала занесу вещи, подождете?
- Непременно.
- Отлично, не скучайте.
     Через пять минут Джон и приглашенная в кафе Мэги были в пути. Все остальные события дня объяснять не берусь, просто перескажу.
     Напившись ароматного чая и объевшись пирожными, странные знакомые по традиции пошли гулять. Они вели какой-то оживленный разговор, постоянно перебивая друг друга, активно жестикулируя и временами взрываясь приступами смеха. На углу улицы D…street Джон купил Мэги букет из трех роз. И следующие полчаса выслушивал благодарности и реплики по поводу того, что не стоило тратить деньги. Но глаза девушки выражали искреннюю радость и уж никак не желание расставаться с красивым подарком.
     К восьми вечера Джон и Мэги могли показаться прохожим несколько выпившими из-за своего странного поведения. Кто бы мог подумать, что две чашки чая… Хотя чай тут совершенно не причем! Просто им безумно нравилось разговаривать о какой-нибудь ерунде, смеяться над нелепой рекламой собачьего корма на торце приличного ресторана, бросать в пруд камешки, кидаться листьями и, в конце концов, находиться рядом друг с другом. Когда веселая парочка проходила по людному переулку, то услышала музыку. Это играл на скрипке уличный музыкант. Внезапно Джон схватил Мэги за правую руку и притянул к себе, свою правую он положил ей на талию. У изумленной и испуганной девушки в голове отчего-то всплыло только одно слово: «Вальс?!» И в то же мгновение Лайлек крикнул музыканту:
- Вальс, пожалуйста!
- Сию минуту, Джон, - как-то деловито отозвался скрипач. Заиграла музыка.
- Ты говорила, что это твой любимый танец, - произнес Джон и вступил. Вместе с телом в  голове у Мэги с еще большей скоростью закружились мысли, примерно в таком порядке: «А мы что перешли на «ты»? Да, я обожаю вальс! Боже, на нас же люди смотрят! Что он, черт возьми, делает?! Хотя… мне нравится. Где он научился так здорово танцевать?! – И, наконец, - Этого не может быть!» Последнюю фразу она произнесла вслух. Джон сразу отозвался:
- Ну, это спорный вопрос.
- По-моему, как-то неуместно танцевать прямо посреди улицы.
- Ха! А я уже, кажется, говорил, что неординарен? Да и что такого? Неужели, когда человеку хочется танцевать, он обязательно должен быть при параде и на балу? Мне всегда не нравились слова «мораль» и «нравственность». И, к тому же, мы ведь никому не мешаем.
     На этих словах Джон налетел на взвизгнувшую при столкновении старушку.
- Ну… почти никому, - виновато сказал Лайлек. Больше Мэги и Джон не говорили друг с другом. Они полностью отдались этому нелепому танцу. Вот так запросто двое людей, простите, дурью маются, а им так хорошо и больше ничего и никого не нужно. Только он и она. Вместе.
     Наконец скрипач перестал играть, и танцующая парочка тоже остановилась. Но на этом сюрпризы не закончились. Внезапно в воздухе появились белые хлопья. Пошел снег! Настоящий крупный и пушистый снег! Вот это действительно чудеса!
- Это тоже ты устроил? – спросила Мэги, восхищенно глядя на воздушные снежинки.
- Нет! Честно не я! Вот здорово! Сегодня же первое декабря! Зима! Мое любимое время года. Еще и снег! Наверное, я попал в рай!
- И я люблю зиму! Самое романтичное время в году. На самом деле, сегодня самый счастливый день в моей жизни, - сказала Мэги.
- Я очень этому рад! Хочешь, можем и танго станцевать, только тогда точно нас отсюда заберут жандармы.
     Мэги засмеялась. Они смотрели друг на друга и не могли оторвать глаз. Сейчас не нужны были слова. И тут Мэги заметила, что в его взгляде что-то изменилось. Это казалось таким невероятным. Привычные затуманенные, пустые и отрешенные глаза сейчас сияли. Именно сияли. В них читались какое-то безудержное счастье и радость. Джон как будто обнимал ее взглядом, таким нежным, заботливым и теплым, что даже мурашки побежали по коже.
     Потом Джон, как обычно, проводил Блант до дома и пошел к себе. А она смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом. Мэги села на скамейку у подъезда. У нее было очень странное, необычное и жутко непривычное настроение. Такое хорошее и возвышенное, но все же непривычное. Мэги думала о нем. О прекрасном, потрясающем… мужчине. Это слово смущало, но девушка отмахнулась от дурацких мыслей. Она вспоминала черты его лица, слова и жесты. В нем ее привлекало все: и вежливая услужливость, и смешная неуклюжая походка, и нос с небольшой горбинкой, и забавная манера вздергивать бровь, и привычка хмуриться, когда он внимательно слушал ее, а между бровей появлялась эта соблазнительная морщинка, и ласковая теплая улыбка, и мягкий бархатный голос, пронзительный взгляд, наконец, и много чего еще. Актер очаровал невозмутимую Мэги Блант. «Ах, Мэги, Мэги, ну ты и попала», - отругала девушка сама себя, а потом неслышно прошептала: «Я люблю тебя, Джон».
     В это самое время мистер Лайлек брел по темной улице, ловя пушистые снежинки. Он чуть не испугался, когда увидел прямо перед собой стаю голубей, слетевшихся к старому памятнику, где для них рассыпали корм. «Еще одно чудо! - Воскликнул про себя Джон, - голуби на улице в десять вечера». Среди стаи актер разглядел белого красивого, непохожего на других, голубя. Тот почему-то повернул голову и уставился на Лайлека. Джон подумал, что нужно поменьше пить, но тут же вспомнил, что пьет он только чай и, запутавшись, отогнал эту мысль. А еще он подумал, что давно ему не было так хорошо. Стало даже как-то не по себе, настолько радостным было его расположение духа. Но опять же в голове назойливо стучала мысль о неправильности. Что за ней скрывалось, Лайлек, наконец, понял. И от этого настроение его резко испортилось. В мозгу постоянно вертелись два числа, семнадцать и тридцать восемь, а еще - двадцать один, которое пугало его больше всего. Затем шло число восемнадцать и что-то связанное с чем-то совершенным и летним. А потом актер мысленно заорал: «Хватит!» И поступил самым простым образом: он сдался. Сдался своим собственным чувствам, задавив в себе боль, слова «мораль» и «нравственность», опасения, чувство недоверия, назойливый внутренний голос и сомнения, ведь он никогда не сомневался… Подойдя к дому, он развернулся, поднял голову, посмотрел на ночное небо и прошептал: «Я люблю тебя, Мэги!»

***

     Итак, второе декабря, шесть вечера, Джон Лайлек стоит у театра в очень, очень плохом настроении. По окончании рабочего дня он почувствовал, что чего-то не хватает. А именно, женского силуэта в дверях зала. Самое ужасное то, что силуэт не появился и в вестибюле, и на улице. В очередной раз Лайлек признался себе в том, что он – полный идиот, и пошел, куда глаза глядят. Пока он был в пути, то успел подумать о многих жутких вещах. Например, о том, что Мэги Блант абсолютно наплевать на него, и что она вообще посчитала его сумасшедшим. Или о том, что с этой самой Блант что-то случилось. Или о том… Впрочем, не стоит Вам читать эти страшные размышления. И каково же было его облегчение, когда, переходя через очередную дорогу, Джон увидел на остановке свою возлюбленную. Но и тут его сердце болезненно сжалось: сейчас Мэги Блант более всего походила на ледяную сосульку. Она переминалась с ноги на ногу и так дрожала, что даже зубы стучали. Джон немедленно подлетел к ней и обнял, пытаясь хоть как-то согреть. Мэги удивилась, но вырываться не стала.
- Привет, ты с ума сошла?! На улице ноль! Кто же в такую погоду в весенней куртке ходит!
- Ну, я же не знала, что именно сегодня все автобусы сломаются, обычно в это время я уже дома.
- Слушай, тебя нужно спасать. Пойдем, я здесь недалеко живу; погреешься, а я такси вызову.
- Не стоит. Будешь еще из-за меня время терять.
Джон взял ее руки в свои ладони. Как тепло то!
- Ладно. Я молчу. Пойдем! – пробормотала сквозь зубы Блант.
     Когда они добрались до квартиры Лайлека, Мэги уже можно было использовать в качестве морозилки. Но, знающий в этом деле толк, Джон быстро предпринял все необходимые меры по спасению обмороженного и замороженного. Мэги сидела в уютном кресле, в гостиной, и рассматривала любопытную графическую работу, висящую на стене. Джон сидел напротив и смотрел на Блант. Она пила чай. «О черт! Опять этот чай!» - пришла одновременно обоим в голову гневная мысль. Мэги кивнула в сторону картины и спросила:     
- А кто автор?
- Я.
- Ты?! Значит, еще и художник? Вот здорово! Так красиво, а кто изображен?
- Моя мать.
- Ясно, похожи.
     Снова повисло молчание. Положение спасла Мэги, заведя разговор о творчестве Вангога. Она всегда начинала рассуждать о нем, если не было подходящей темы. Они опять разговорились. Блант выпросила показать фотографии, сделанные актером во время поездки на озеро Лохнес, тогда оба оказались сидящими на диване и с интересом листали альбом. Когда страницы кончились, Лайлек уставился на шкаф, а Мэги – на Лайлека. И тут случилось то, чего актер больше всего боялся: рука девушки осторожно легла ему на плечо, он невольно повернул голову, и ее губы коснулись его собственных. Потом, уже совсем неясно по какой причине, Джон ответил на поцелуй. Это было своего рода признание. Признание во всем, а главное – в любви. Губы сказали намного больше любых слов. Это был невероятно нежный, но в то же время страстный поцелуй, в который актер вложил все чувства, его переполнявшие. Когда Джон опомнился, то заметил, что его руки крепко прижимают к себе девушку. Он быстро отстранился. А она прошептала: «Я люблю тебя». «О, черт», - пронеслось у Джона в голове. Сейчас ему очень трудно было думать и что-либо соображать, наверное, поэтому он не смог сопротивляться, когда Мэги осторожно повалила его на диван и устроилась сверху. Конечно, актер предпринимал попытки противиться ее действиям, но крайне вяло. В мыслях была перегрузка и противоборство:
« Черт возьми, что она делает!?
   Лайлек, останови ее! Она несовершеннолетняя!
   О Боже, но она так целуется!
   Ты - идиот!
   Я знаю, и пора с этим смириться!
   Тебе не стыдно! Прекрати немедленно!
   Я не могу, совесть тут бессильна!
   О, черт! И ей действительно семнадцать?!»
     Но мыслей в голове становилось все меньше и меньше. Ее губы сводили с ума, да и еще так кстати пришлась квадратная упаковочка, неизвестно откуда взявшаяся в сумочке Блант. В общем, оборвались мысли на том, что желание дамы - закон.
     Сознание вернулось к Лайлеку тогда, когда он уже не так тяжело дышал, и что-то стукнуло его сбоку по голове. Направив туда взгляд и сфокусировав его, Джон увидел обнаженную спину Мэги. Та явно что-то искала в кровати и, видимо, нашла, так как быстро надела этот предмет одежды. Девушка повернулась к Джону лицом. Он тупо смотрел в ее глаза, в которых читалось легкое смущение (хотя, какое там смущение!), а еще – любовь.
- Э… мне домой надо бы. Тетушка…
- Джоанна будет беспокоиться, - помог закончить Мэги Джон, - сейчас я вызову такси.
Он взял трубку и набрал номер, а Мэги пристроилась у него на плече. Такси было вызвано, а Джон закрыл глаза, отключил мозги и подумал лишь только об одном: «Как же давно не было так хорошо! Когда рядом любимый человек, когда есть тот, кому ты нужен».
     Через десять минут Мэги, героически вырвавшись из объятий Джона, не пускавшего ее из прихожей, покинула квартиру.
     Она шла вдоль тротуара к подъезду. Чувствовала Мэги себя очень неоднозначно. Было хорошо, стыдно, немного грустно и как-то неловко. Сейчас ей представлялось трудноватым разобраться в своих ощущениях. В конце концов, она решила, что поступила глупо, но лишь только оттого, что сильно любит актера, а еще… эти чертовы гормоны.
     Джон сидел на диване в позе лотоса и, не моргая, смотрел в потолок. Так обычно он себя вел, когда совершал что-то нелепое и необдуманное. Но в большей степени его беспокоило не то, что он натворил, а поведение и реакция Мэги. Вот уж точно великая загадка! Во-первых, какого лешего она это начала? И зачем? Во-вторых, как в семнадцать лет можно так… ладно, не важно. В-третьих, почему она так ненормально отреагировала?
     На первый вопрос актер ответа не нашел, на втором останавливаться не стал, а о третьем немного подумал. Под словами «ненормально отреагировала» Джон понимал совершенное ее спокойствие и безразличие. Странно, девушку только что лишили девственности, а она ни начала в слезах признаваться в вечной любви, ни замыкаться в себе, ни требовать свадьбы, ни обвинять Джона в совращении в конце концов! «Ненормально это!» - подумал опять Джон. В итоге он решил, что виноваты все те же взрослые черты характера Мэги, которые проявлялись почти во всем и отличали ее от своих сверстников. Джон еще сильнее привязался к этой девушке.

***
 
«Любовь – это зубная боль в сердце».
Гейне Генрих
     Одиннадцатого декабря, около семи вечера, у театра наблюдалось оживленное движение. Над входом возвышалась вывеска с надписью: «Злая судьба». Это было название новой пьесы, очень перспективной, написанной тем самым режиссером, постоянно оравшим по всякому поводу. Неимоверными усилиями владельцы театра создали шумиху вокруг премьеры, и сегодня зал обещал быть переполненным. Внутри же здания, в маленькой гримерке мистера Лайлека находились двое: сам хозяин помещения и, конечно, Мэги Блант. Актеру предстояло играть одну из главных ролей в «Злой судьбе». Ему нечасто доверяли занимать настолько много времени в течение спектакля, поэтому Джон заметно нервничал. Мэги же оставалось только хлопотать вокруг, вечно попадаться под руку, говорить какие-то подбадривающие фразы, мешавшие сосредоточиться, вобщем – помогать справляться с нервами. Отношения студентки и художника за прошедшие дни только улучшились. Мэги узнала Джона с творческой стороны и еще больше привязалась к нему. А он, в свою очередь, этому не противился и не мешал разрастаться той любви, которая так неожиданно разгорелась в его сердце. Вопреки всем предрассудкам актер пошел на поводу у своих чувств. После стольких лет одиночества он наконец-то встретил человека, с которым совсем не хотелось расставаться.
     Прозвенел первый звонок. Джон закрыл глаза, потом открыл, снова закрыл, и вот его взгляд стал принадлежать коварному мошеннику. Он посмотрел на Мэги, отчего та вздрогнула, резко развернулся и пошел к сцене.
           Премьера удалась! Актеры были на высоте, пьеса зрителям понравилась, все были довольны. За кулисы прорвались журналисты, и началась суматоха. Все что-то кричали, один непримечательный актер позировал перед фотокамерами, режиссера окружили корреспонденты и зрители, желавшие получить автографы, кому-то наступили на ногу…. Но двум людям, стоявшим, обнявшись, в углу, все это было совершенно неважно. Потому что Мэги без умолку тараторила самые разные комплименты в адрес Лайлека и выражала свое истинное восхищение его игрой, пытаясь при этом задушить его в объятьях. А Джон всячески старался глотнуть хоть каплю воздуха, которого ему не хватало уже к концу трагедии.
     Когда шум и гам несколько утихли, Мэги угомонилась, а Джон выровнял дыхание, к нему подошла мадам Флорин и сказала, что с ним желает поговорить некто мистер Найби. Лайлеку сейчас меньше всего хотелось с кем-либо разговаривать, но, как назло, Мэги вспомнила, что ей нужно срочно бежать, и журналисты приближались к нему, так что актер выбрал наименьшее из зол.
     Мистером Найби оказался сотрудник какой-то лондонской киностудии, театровед и одновременно продюсер снимающегося фильма с довольно-таки неплохим бюджетом. Он предложил Лайлеку исполнять роль второго плана в этом фильме. Джон сначала подумал, что мистер Найби пьян, но вскоре убедился в обратном. А еще продюсер заверил актера, что намерение его серьезно, и решение он принимал тщательно. Только одно несколько смущало Найби. Он сказал, что хоть Джон и играл злодея, а все же была в его образе какая-то доброта. Лайлек ответил на это, что поделать ничего не может, что, почему-то в любой его роли есть капелька позитива. Но и на это закрыл глаза продюсер и не отказался от своего предложения. А вот Джон отказался. Он думал в тот момент о Мэги и не мог себе представить, что придется расставаться с ней, пусть даже на короткое время.
         Вечером следующего дня Джон сидел за столом на кухне и сверлил взглядом чашку с чаем. Актер чувствовал какую-то ужасную грусть и тоску. Он соскучился по Мэги и очень желал с ней увидеться, но она сейчас была занята учебой, отвлекать ее Джон не хотел. Просидев так еще с полчаса, он все же решил нагло заявиться к ней в квартиру, тем более, девушка обмолвилась, что ее тетушка уехала на пару дней в Лондон.
     Пока Лайлек направлялся к дому Мэги Блант, его настроение постепенно улучшалось. Пропали печальные мысли о прошлом; в голове витал только образ чудесной девушки. Этой милой и симпатичной мисс, которая заставила Лайлека очнуться от долгого сна, возродила в нем способность чувствовать не только на сцене и помогла поверить в наличие чего-то хорошего в этом мире. Он верил ей, он был готов ради нее на все.
     Джон подошел к двери, рядом с которой висел звонок с подписью «Джоанна Грант». Актер уже собрался позвонить, как вдруг услышал голоса, доносившиеся из-за двери. Рука замерла в воздухе, когда знакомый голос произнес его имя:
- Да, Джон Лайлек, тот самый актер из театра.
- Ну и как это было? – раздался голос другой девушки.
- Ты про ту ночь? – спросила Мэги.
- А что, есть другие варианты?
- Нет. Да что там, нормально было. Все равно рассказывать не буду, не проси, Джинни.
- Ну, Мэги!
- Нет!
- Слушай, я вообще не понимаю, что ты в нем нашла? Ему тридцать восемь лет!
- И что? Зато настоящий мужчина! Не то, что твой сопляк!
- Ха, ценительница нашлась! Подумай, а ему то ты зачем нужна? Вот ни за что не поверю, что он в тебя влюбился.
- Да я и сама не верю. Он ведь даже никогда не говорил мне этого. Думаю, для него это – своего рода игра, он же актер. Решил вспомнить молодость. Ну и пусть, я ему подыграю. Если честно, Лайлек мне уже порядком надоел, но я пока оставлю все как есть. Наверное, и я ему надоем.
- А как же вечная любовь?
- Какая любовь?! Джинни! Ее не существует. Есть только привязанность, вытекающая в привычку. А в моем случае и привязанности то нет. А уж после того, что с Джоном в жизни приключилось, он никогда больше никому не довериться. Мне его жаль.
- Зачем ты тогда во все это ввязалась?
- Признаться, сначала я действительно решила, что влюбилась. Но ты же меня знаешь: опомниться я всегда успею. Чушь это все. Просто нелепое приключение. И он это тоже знает, я уверена. Ну, согласись, не мог же он реально поверить, что я его по-настоящему люблю? Это просто смешно…
     Три последних слова стучали у Джона в голове настолько громко и жутко, что причиняли невыносимую боль. Опять коварно расхохотался внутренний голос и воскликнул: «Вот тебе и Джульетта! Ромео она отравила, а кинжалом в спину добила!» Лайлек покачнулся, привалившись к стене. Его сознание наотрез отказывалось воспринимать только что полученную информацию. Актер машинально спустился вниз по ступенькам, вышел из подъезда и зашагал в неизвестном направлении. Он еще долго бродил по городу, топчась по осколкам своей разбитой души. Лайлек не замечал фанатов, подбегавших к нему, не обращал внимания на внезапную оттепель и мелкий противный, моросящий дождь. Он лишь нервно дернулся, когда спугнул стаю голубей, и белый голубь, недовольно ухнув, поднялся ввысь и быстро скрылся в тусклом небе.
     Как же горько было Джону! Он ведь поверил ей, он отдал ей свое сердце, закрыв глаза на прошлое. И вот опять! Второй раз это терпеть было невыносимо. Его ведь все время преследовали какие-то тревога и боязнь снова оступиться. Джону очень тяжело было преодолеть себя и вновь полюбить. Он прошелся по своей старой ране, надеясь, что она давно зажила. Но швы оказались ненадежными. И теперь боль стала еще сильнее. Надежды лопнули, вера рухнула, чувства растаяли.
     Так спокойно, хладнокровно она произнесла эти слова. Бесчувственно и безразлично. Уж лучше нож в сердце. Она убила в нем все то, что сама и оживила. Возродившееся тепло погасло, и остались холод, тоска и горечь. Будущего видно не было, только густой туман впереди, пустота вокруг и пропасть позади.
     
Джон всю ночь шлялся по улицам. Утром он вышел к автостраде на окраине города. Приближаясь к ней, актер уже не думал. Он все знал, во всем был уверен… И грузовик на полной скорости сбил человека в то утро. На асфальте осталось лежать окровавленное изломанное тело. Как груда никому не нужного хлама. Ведь Джон Лайлек никогда не сомневался…
***
Эпилог.

25 декабря.
     Мэги сидела у окна. Она вспоминала актера Джона Лайлека. Было грустно и ужасно жалко. Она даже думать боялась, почему все так случилось. Но одно она знала точно: это был не несчастный случай. Мэги испытывала безумное чувство вины, хотя повода никакого не было. По ее щеке медленно проскользила слезинка и разбилась о подоконник. Она никогда не забудет его… И все же ей постоянно кажется, что тогда за дверью она точно слышала шорох…
Примечания от автора:
Лайлек (англ. -Lilac) – сирень; сиреневый цвет, означающий меланхолические, таинственные, грустно-романтические чувства. 

Напечатано в мае 2008 года.

* - Фраза, сказанная актером Аланом Рикманом.